Исповедь бандеровца

Это — из социальной сети. Сам-то я туда не ходок, но вот — прислали. Ни одной запятой не изменил, даже название оставил, хотя на мой вкус здесь точнее бы не «Исповедь бандеровца», а «Исповедь бандеровки». Так что мои здесь только выделения в тексте, да разбивка на абзацы — получил-то сплошным «кирпичом», да еще ссылку на «фото».

Лариса Переславцева
41 год, Київ

Я долго думала, в какую минуту произошел этот самый момент окончательного осознания того, что я не русский человек. Мама ведь русская, и мои прекрасные предки по ее линии не имели никакого отношения к Украине. Да многие из них и к Союзу имели отношение опосредованное, потому что прадеда не раскулачили только по определенным причинам. Отец никогда не знал украинского языка. Вообще у нас в семье его знала только я. Даже бабка с дедом так, не особо. Бабка с Токмака, дед со Звенигородки, но сложилась так их судьба, что украинский у них был слабее некуда.

В старости, вернувшись под Киев на историческую родину, уже никто ничего не переучивал. Все в семье говорили по-русски. Мне в какой-то степени повезло. Я выросла в Закарпатье, и украинский, мой исторически родной язык, был выучен мной благодаря покойной ныне, но гениальной Марии Васильевне Гощук. Она была женщина со странностями. Иногда могла и указкой влупить, но у нас полкласса не знало математики, а по-украински писал без ошибок даже последний двоечник. Русский, в понимании «литературный русский», у меня был так себе, когда я приехала в Крым. Идеальным, насколько это возможно для обычного человека, он стал благодаря другому преподавателю, уже в институте, Лидии Сергеевне Пастуховой. Это был еще один подарок судьбы. Это такой был филологический Гитлер, но эффективность ее не измерялась никакими единицами.

Понимание того, что я украинка, выросло еще там, в Закарпатье. Но оно дремало. В Крыму действительно было невозможно оставаться таковой. Мне никогда особо не нравились профессиональные русские, которые пытались делать на языковой проблеме политику, с другой стороны, в Крыму не то что насильственной украинизации, там украинских школ было не сыскать днем с огнем, а тем более тех, кто называл бы мой генетически родной язык иначе как «теляча мова».

Да, мне было обидно. Да, в какой-то степени это было проявление нацизма. Но у меня два родных языка. Как на телефоне на две симки — какая разница, что лучше работает. Русский, так русский. Нас пугали тогда крымскотатарскими страхами, в общем-то, было, почему. И резня в Коттоне, и самозахваты, и агрессивная политика Меджлиса, много чего было. Мне не было с ними о чем говорить, потому что для них я была русской.

Правда, меня всегда восхищало в Чубарове, как круто он болтает по-украински, что в принципе не отменяло моего смешанного отношения к нему. Безусловно, он относится к элите. Безусловно. Но кровь у него горячая и порой он рамки переходил за время своего присутствия в политике. Я не всегда понимала, почему они так сражаются за свою топонимику, за культуру и язык. Сейчас понимаю.

Потому что я хочу носить вышиванку. Это красиво. Я обязательно сама вышью своему мужчине такую, настоящую, с зашитыми оберегами, которая нательная и надевается под верхнюю одежду. Я поняла, как мне идет венок. Это важно. Понимание этого пришло не через Майдан, а через российскую злобу. Когда стало больно за страну, за мать, за неньку.

Честно говоря, русских нынешних мне просто жаль, потому что у них нет такой почвы. Это не сарказм даже. Мне их просто жаль. Когда-то, еще при Кучме, я помню, была такая всенародная дискуссия по поводу отсутствия национальной идеи. Кажется, был даже конкурс среди студентов вузов, на лучшую работу, что могло бы стать национальной идеей. А она под ногами лежит. Любовь к стране.

Я за свою семью разорву любого, как пантера. Моя страна сейчас пытается разорвать всех за саму себя. Мы должны сказать спасибо России за то, что она дала нам не идею, нет. Она сложила ее в четкий паззл. И знаете, неважно, выглядит она для кого-то бандеровской или бандитской, это наше дело.

Просто любой, кто приезжает в Киев, влюбляется в него без памяти. Любой, кто едет по украинской глубинке, с крохотными домиками, реками и вишнями в садах, млеет. Каждый, кто побывал в Карпатах, и заблудившись, стучался в первый попавшийся дом, знает, что будет дальше. Приехав во Львов, там можно остаться навечно, залипнув на многочисленные памятки истории и потрясающие дворики. Одесса — вообще без комментариев.

Разве мало этого, чтобы быть гордым страной? Разве мало этого, чтобы сжав зубы, воевать за нее, за этот мир и наш маленький, пусть и небезупречный рай?