Типичный эффект Стрейзан

Хорошо, участвуем в эффекте Стрейзан. И вы подсобляйте. Этих уродов же нужно как-то учить, нет? Я понимаю, что это по большей части пустое занятие, но, может, всё же когда-то и дойдёт до самых тупых? — Ремарки «Слова»

«Невероятные происшествия в женской камере № 3». Отрывок из романа Киры Ярмыш

Кира Ярмыш, пресс-секретарь политика Алексея Навального, дебютировала в качестве писательницы. Vot Tak TV публикует фрагмент ее романа «Невероятные происшествия в женской камере № 3», вышедшего в издательстве Corpus. Большое интервью с Кирой Ярмыш читайте здесь.

Когда именно в ее голове поселилась мысль порезать руки, Аня не помнила, но точно знала, откуда она взялась. Почти год назад, когда она еще не поступила в университет, жила дома и ходила на курсы английского, Женя в очередной раз подвозила ее домой. Она рассказывала про свою давнюю неразделенную любовь — Аня с трепетом ловила каждое слово, сравнивая с собственной, которую чувствовала к Жене. Женя о любых вещах — чудовищных, смешных или проникновенных — говорила с будничной интонацией. В тот раз она сказала: «Я поняла, что так зациклилась на другом человеке, что мне нужно, чтобы со мной произошло что‐то плохое. Например, сильно заболеть. Тогда бы я снова могла начать думать о себе».

Аню это поразило. Она никогда не испытывала зацикленности на другом человеке и не понимала, каково это — желать зла самому себе. Она вообще не могла понять, как можно настолько тяготиться чувством, чтобы мечтать прервать его любой ценой. Своим собственным она больше не тяготилась — поездка на кладбище что‐то изменила в ней. Пережив концентрированный стыд, Аня выработала к нему иммунитет. Ей казалось, что она мучительно перевалила через огромную гору и теперь мчится вниз — легко, без тревог и страхов. Все отныне было правильно: она сама была нормальной, хоть и необычной, ее любовь к Жене была естественной, пусть и не взаимной. Аня чувствовала себя такой окрыленной впервые в жизни и не могла представить, как можно отказаться от этого чувства добровольно.

Женя, однако, была немыслима во всем, и Аня давно не позволяла себе относиться к ее словам критически. Она решила считать их непреложной истиной — не надо пытаться постичь, надо просто запомнить.

В Москву через несколько месяцев она уезжала счастливой и полной надежд: ее ожидала самостоятельная жизнь, которую она представляла себе нескончаемым праздником и приключением. Чувство к Жене за это время как‐то сгладилось в ней — точнее, как будто вросло внутрь и лишилось опознавательных черт любви. Аня не испытывала ревности, тоски, метаний, не чувствовала обязанности быть верной. Внутри нее постоянно было разлито безмятежное тепло. Ей казалось, что эта любовь стала самым лучшим качеством ее характера, несокрушимым моральным стержнем, вокруг которого строится ее личность.

В Москве Аня моментально очутилась в новой реальности. У этой жизни не было ничего общего с той размеренностью, к которой она привыкла в родном городе. Не то чтобы все сразу пошло наперекосяк, но стремительность, с которой на Аню обрушивались новые события и переживания, буквально не оставляла возможности перевести дух.

Выяснилось, что она совсем не приспособлена к самостоятельному существованию. Дело было не в том, что Аня не знала бытовых вещей — оказалось, что взрослая жизнь — это миллион перехлестывающих друг друга противоречивых отношений, которыми она не умела управлять. Дома Аня всегда была одна — рядом мелькала мама, да пара подружек, да одноклассники, которых она видела несколько часов в день. Ни с кем близко она не общалась. В Москве ее моментально поглотили новые связи и новые впечатления.

Защищаясь от реальности, Аня стала думать, что все оставшееся в ее родном городе было правильным и ясным — в том числе и она сама. Все, что составляло ее жизнь в Москве, было болезненным, запутанным и безысходным. В довершение всего Женя написала, что скоро выходит замуж — на Аню это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Позабытая ревность вспыхнула в ней с ослепительной яркостью. Это было тем более мучительно, что Женя, она думала, осталась в прошлом — Аня влюбилась в Москве в однокурсника. Все эти противоречивые чувства словно растаскивали ее в разные стороны, и ей стало казаться, что она теряет очертания, как в расфокусе фотоаппарата. Ей требовалось срочно собраться, сконцентрироваться на себе.

Тогда на ум и пришли Женины слова. Выход нашелся: Ане нужно было несчастье, чтобы вернуть себе значение в собственных глазах. Полагаться на судьбу не хотелось — во‐первых, та могла замешкаться, во‐вторых — переборщить. Аня нуждалась в спланированной и контролируемой беде. Поразмыслив, она решила, что порезать вены — самый лучший вариант. Будет больно, страшно и кровь — это казалось отличным трамплином, чтобы оторваться от лишних переживаний и сосредоточиться на себе. При этом Аня нисколько не замышляла самоубийство. Она даже сверилась с интернетом и убедилась, что безопасными разрезами считаются те, что поперек руки, а не вдоль. Аня хотела нанести себе ощутимый, но поправимый вред.

Идея оформилась окончательно как раз незадолго до отъезда на каникулы, поэтому ее исполнение пришлось отложить. Показываться маме с перебинтованными руками было куда более самоубийственно, чем резать вены.

Завладев наконец лезвиями, Аня стала считать дни до отъезда. Она то и дело подходила к рюкзаку и проверяла, на месте ли драгоценная коробочка. Мысль о том, что она собирается сделать, так страшила Аню и будоражила, что благотворный эффект начал сказываться незамедлительно: вскоре ее вообще ничего больше не занимало, кроме этих переживаний.

Попрощавшись с мамой и сев в поезд, Аня поняла, что ждать больше не может. В Москву она приезжала только в полдень следующего дня, и это казалось умопомрачительно нескоро. Была и другая мысль: почему‐то Ане казалось, что если она приедет в общежитие, запрется в комнате и станет кромсать руки, это будет слишком претенциозно. Как будто она специально желает, чтобы ее увидели и спасли. На самом деле Аня нисколько не чувствовала потребности в зрителях. Порезать вены казалось ей необходимой операцией, которую лучше всего совершить вдали от всех.

Поезд тронулся. В плацкарте царила обычная суматоха — люди запихивали сумки под полки, переодевались, раскладывали матрасы. Эта хлопотливость настолько контрастировала с Аниным медитативным спокойствием, что она чувствовала себя почти невидимой для остальных. По вагону прошла проводница, проверяя билеты и раздавая белье. Аня застелила его заранее, рассудив, что потом ей будет не до того. Дождавшись, когда суета уляжется, Аня сжала коробочку с лезвиями в руке и проскользнула в туалет.

Поезд скрипел и покачивался, иногда громыхая на стыках. Ане всегда казалось, что в туалете тряска ощущается сильнее, чем в остальном вагоне. Педаль унитаза была сломана, сливное отверстие не закрывалось, и из него тянуло ледяным воздухом. Аня закатала левый рукав — поезд с лязгом дернулся, и ее толкнуло к двери. Она так и осталась стоять, прижавшись к ней спиной для равновесия. Поезд грохотал, мчась в темноте. Больше не раздумывая, Аня мазнула лезвием по запястью. Ничего не произошло: лезвие прошло в миллиметре от кожи. Аня попробовала снова — снова ничего. Инстинкт не давал ей причинить себе боль — при этом предчувствие боли взлетело до небес. Аня разозлилась и со всей силы полоснула лезвием поперек запястья. Руку моментально опалило огнем. Будто в замедленной съемке Аня наблюдала, как кожа расступается, расслаивается и порез наполняется кровью. На самом деле он был совсем крохотный, но придал Ане решимости: она еще несколько раз ударила лезвием по руке, вонзая его все глубже и глубже.

Поезд снова дернулся, и Аня выронила лезвие. Ей было жарко, щеки и лоб пылали. Кровь капала на пол, рука горела от боли, и Ане вдруг стало очень жалко себя. Держа пораненную руку на весу, другой она подняла лезвие и помыла его, покачиваясь то ли от тряски, то ли от внезапно навалившейся усталости. Она оторвала клочок туалетной бумаги и промокнула кровь. Кровь не останавливалась. Аня оторвала еще бумагу и намочила ее — сжав зубы от боли, она осторожно протерла руку. Кровь моментально снова наполнила порезы и заструилась по запястью.

Аня вдруг испугалась. Она подумала: что, если она перестаралась и кровь не остановится? Одна мысль о том, что ей потребуется помощь, потребуется рассказать кому‐то о произошедшем, наполнила ее ужасом. Она стала нервно отрывать бумагу и прикладывать к руке, надеясь остановить кровотечение. В этот момент в дверь постучали. Ане снова стало жарко — спешка только провоцировала панику. Изведя почти рулон туалетной бумаги, улучшений она не заметила. В дверь забарабанили настойчивее. Сдавшись, обмотав руку бумагой и натянув рукав свитера пониже, Аня, пошатываясь, открыла дверь. «Ну наконец‐то!» — вскричал мужик и ринулся в туалет, чуть не сметя ее с дороги.

Держа порезанную руку перед собой, Аня добрела до своей полки и легла, завернувшись в простыню. Все от локтя до кисти по‐прежнему горело. Украдкой заглянув в рукав, Аня тем не менее с облегчением увидела, что кровь пока не выступила на бумаге, а значит, наверное, начала останавливаться. Свернувшись комочком и баюкая израненную руку, Аня чувствовала себя самым несчастным и одиноким человеком на земле.

Утром она поняла, что импровизированную повязку придется снимать и оторвать ее безболезненно не выйдет. С другой стороны, это казалось незначительной проблемой по сравнению со вчерашними страхами: Аня была жива и чувствовала себя вполне нормально. Впрочем, при свете дня все ее переживания казались стыдно нелепыми.

Аня отправилась в туалет и начала разматывать бумагу. Успокоившаяся за ночь рука мгновенно снова налилась огнем. Аня покрылась испариной, отдирая последние слои, но тем не менее справилась. Оглядела руку — она выглядела не очень. Запекшиеся порезы снова начали кровоточить, кожа вокруг них покраснела и опухла. Ане снова стало жалко себя до слез, но она решила не поддаваться — одернула рукав (свитер прошелся по коже наждаком) и отправилась за чаем.

Утро было таким умытым и свежим, что Аня постепенно расслабилась. Мимо окна проносились заиндевевшие деревья и рассыпанные по склонам домики, снег блестел на солнце, на соседней полке маленький ребенок умильно игрался с машинкой, ложечка весело подрагивала в подстаканнике. Аню все больше захватывало ожидание приезда в Москву. Она постоянно сверяла свое состояние с запланированным: ну что, удалось ей уже отвлечься от ненужных проблем и сконцентрироваться на себе, работает Женин рецепт? Ответа она не находила, но у нее было такое приподнятое настроение, что оно заволакивало реальность лучезарным светом. Все впереди обещало быть чистым и прекрасным. В обычной жизни Аня сочла бы такую экзальтацию неестественной, но сейчас не сомневалась, что это проявляется терапевтический эффект.

За первые несколько часов в общежитии она успела попасться вахтеру на курении в неположенном месте, поругаться с тем самым одногруппником, в которого была влюблена, узнать, к своей досаде, что Соня приедет из дома на несколько дней позже, и напиться в малознакомой и неприятной компании старших студентов. Анино намерение разобраться со своей жизнью растворилось в мгновенном стихийном беспорядке.

Сбежав из компании, Аня сидела одна в курилке и мрачно отхлебывала вино из горла. Чистым и прекрасным впереди ничего быть не могло, потому что она сама была испорченной и никчемной. С упоительным садизмом она выдумывала себе обвинения. В очередной раз потянувшись за зажигалкой, она нащупала в кармане коробочку с лезвиями, которую так и не успела выложить. Не раздумывая, Аня торопливо достала одно и полоснула по здоровой руке, потом еще и еще. На этот раз никаких сложных построений у нее в голове не было, Ане хотелось только причинить себе боль, звездануть так, чтобы искры из глаз, танком проехаться, лишь бы пробило толщу ее ненависти к себе. Кровь капала на плиточный пол, но Аня ничего не делала — сидела на подоконнике, привалившись к оконному косяку с опущенной вниз рукой. На этот раз ей очень хотелось, чтобы кто‐нибудь застал ее в таком состоянии, желательно, кто‐нибудь знакомый, желательно — тот самый одногруппник.

Никто, разумеется, так и не пришел. Спина затекла. Кровь остановилась. Аня слезла с подоконника и, пошатываясь, пошла к себе в комнату.

На следующий день она проснулась с похмельем, но удивительно протрезвленной. Обе руки страшно ныли, но Ане как‐то вдруг надоело жалеть себя. Она сходила в аптеку и обработала порезы перекисью. Лезвия выбросила в мусорный контейнер на улице. Навела порядок в комнате и час проветривала ее от табачного дыма, надев на себя все теплые вещи. Курить пошла на улицу, а не на лестницу, куда все бегали тайком.

Кира Ярмыш, «Невероятные происшествия в женской камере No 3». Издательство CORPUS, 2021.

Источник – «Вот так»