Постарайтесь не сорвать

Aleksey Petrov

Семь лет прошло с той ночи, когда я начал седеть. На всю жизнь врезалась в память каждая секунда. Каждый звук. Каждое слово…

… Ночной город жил своей жизнью. Бары и рестораны ломились от обилия посетителей, где-то грохотала музыка, по центральной площади прогуливались влюблённые парочки. Обыкновенный летний вечер. Будто и нет войны.

Вот это она и есть — единственная вина и ошибка Пятого президента. Что «ночной город жил своей жизнью». Что всюду, кроме «передка» было так, будто и нет войны.

Я это писал уже, и не единожды, но повторю. Ему не надо было , нельзя было всеми силами ограждать страну от войны. Война должна была без перерыва идти по всем ТВ-каналам. Каждые похороны украинского воина должна была видеть и переживать вся страна. КАЖДЫЕ. Сколько там? Десять тысяч? Пятнадцать? Вот — ВСЕ. И заплаканные, убитые горем глаза матерей, жен, сестёр и братьев тоже должна была видеть вся страна.

Каждый божий день.

И данный эпизод этой войны, о котором здесь рассказывает Алексей Петров, тоже должен был идти по всем каналам. В прямом эфира. Под софитами. Без малейших «смягчений».

И тогда бы в 2019-м они не скулили, эти так называемые 73 процента, что «устали от войны». Тогда бы они все люто ненавидели врага, и понимали, что голосовать «по приколу» в условиях войны нельзя.

А Порошенко их всех оградил от этого горя, этих слёз, этого ужаса… И думал, что его усилия и работа и без того видны и понятны всем без исключения.

Вот за это и поплатился он, за это и поплатилась Украина. И ещё продолжает расплачиваться, и неизвестно, до каких пор это будет длиться.

Проблема была не в том, что они устали от войны, а только в том, что они НЕДОСТАТОЧНО от неё устали — Ремарки «Слова»

Одинокий фонарь бледным светом тускло освещал разбитые ступени у входа в приземистое здание. В скрытых темнотой кронах стройных тополей что-то сонно шептал ветер. Ближайший палисадник облюбовали цикады и хором стрекотали свои, только им понятные мелодии. Перед бетонным наклонным пандусом, ведущим к покосившимся дверям городского морга, стоял рефрижератор. На его борту ярко и задорно была нарисована реклама мороженого. «Сюрреализм какой-то», — подумал я.

Рядом, на небольшой площадке, усыпанной мелким щебнем, угадывались силуэты двух припаркованных белых «Спринтеров». На этих двух микроавтобусах, как оказалось впоследствии, приехали родственники тех, для кого война уже закончилась.

Часы равнодушно показывали 23:00.

Страшный груз сопровождал пожилой майор. Старая военная форма мешковато сидела на его крупной фигуре. Массивные очки в роговой оправе постоянно съезжали на широкий нос. После короткого разговора с военкомом он подошёл к нам и без единого слова раздал медицинские маски и одноразовые резиновые перчатки. А после этого тихим голосом, полным смертельной усталости, провёл небольшой инструктаж:

— Парни, слушайте меня внимательно. Там восемнадцать погибших бойцов. Их тела упакованы в полиэтиленовые мешки. На каждом пакете скотчем приклеен листок с фамилией. Прошу вас, постарайтесь не сорвать эту бумажку, иначе мы потом хрен кого найдем. — Офицер сделал секундную паузу и снова повторил свою просьбу: — Пожалуйста… Постарайтесь не сорвать!

Закончив говорить он, держа подмышкой папку с документами и сильно сутулясь, направился к дверям морга. Сложилось впечатление, что майор несёт на спине невидимый, но очень тяжёлый груз.

Мы стояли и, молча переглядываясь друг с другом, крутили в руках обыкновенные медицинские перчатки и маски. Очень хотелось сию секунду выбросить их в урну и бежать отсюда куда глаза глядят. Но тогда кто выгрузит тела погибших ребят?

Со стороны стоянки, на которой были припаркованы микроавтобусы, раздался шорох гравия. Несколько человек окликнули майора:

— Товарищ военный, подождите! — люди подошли ближе.

— Здравствуйте. Там должны быть наши, из Херсона. Сторчеус, Пешков, Жеков…

Офицер прервал слова средних лет полной женщины, поправил очки на переносице и раскрыл пластиковую папку:

— Сейчас посмотрим. Посветите, пожалуйста! — Кто-то щелк­нул фонариком, направив узкий луч света на стопку документов. Сопровождающий перевернул лежащий сверху лист бумаги, прочёл несколько строк и произнёс: — Да. Есть. Двое херсонских!

— Как двое?! — фраза была сказана фактически хором. — Нам сказали, что трое. Мы за тремя приехали.

Люди сделали ещё один шаг вперёд и окружили офицера плотным кольцом.

— Один труп не опознан.

— Мы никуда не уедем, пока всех своих не заберём! — тон, которым были сказаны эти слова, не оставлял ни малейших сомнений в том, что они действительно никуда не уедут.

Невозможно себе представить моральную нагрузку, которая свалилась на плечи этого пожилого майора. Поставщик горя в солдатские дома. Харон нашей современности. Такую роль не пожелаешь даже врагу. В каждом городе он был вынужден что-то объяснять родным и близким погибших солдат. Находить слова утешения или молча выслушивать потоки проклятий, которые сыпались в том числе и на его голову. Офицер тяжело вздохнул и закурил очередную сигарету. Он смолил их одну за другой, практически без остановки. Повернув голову, майор выпустил дым поверх своего плеча:

— Давайте сначала всех выгрузим, а потом разберёмся, хорошо?

Мы слышали весь разговор, и у меня в голове крутилась одна из услышанных фамилий. «Сторчеус… Сторчеус… Где же я слышал эту фамилию?» И тут меня осенило, Руслан Сторчеус — это же командир батальона «Херсон», про чью гибель под Иловайском недавно говорили в новостях.

Парни со скрипом распахнули двери рефрижератора. С краю, на погнутом дюралевом полу лежали пакеты с личными вещами погибших. Тут же были беспорядочно свалены грязные берцы, форма, бушлаты и бронежилет. Чуть дальше, в глубине кузова, угадывались зловещие силуэты чёрных мешков. Внешне типичный студент-ботаник Сашка Колесников скользнул по ним лучом фонаря и тут же испуганно щелк­нул кнопкой выключения. У меня перед глазами поплыли цветные круги, к горлу подкатился горький, как полынь, комок. Я судорожно сглотнул слюну, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Стало немного легче.

Родственники погибших подошли ближе.

После того как были выгружены личные вещи ребят, Колесников с ещё одним парнем запрыгнули внутрь рефрижератора. Сверкнул яркий луч света, и прозвучала первая фамилия:

— Дмитренко… Родственники есть?

Стоящие рядом люди переглянулись друг с другом и отрицательно покачали головами.

Парни подтянули пакет к краю кузова. Через плотный полиэтилен ладони почувствовали окоченевшее тело. «Только не упустить, только не упустить», — эта мысль ежесекундно пульсировала в сознании. Аккуратно, как и просил офицер, мы положили чёрный мешок с телом погибшего воина на металлическую, видавшую виды тележку. Ребята сразу же покатили её по наклонному пандусу в помещение морга. В относительной тишине августовской ночи раздался противный скрип маленьких колёс, которые увозили груз 200. Клочок бумаги с фамилией затрепетал на ветру.

Второй мешок. Третий. Мужики с трудом закатывали наверх очередную металлическую тележку.

Пятый… Десятый. Всё это вдруг стало похожим на какой-то сумасшедший конвейер. Мне вдруг показалось, что я сплю, что всё это мне снится. Но, к сожалению, это была самая натуральная явь, от которой мороз шёл по коже. Горькая, противная тошнота не давала покоя…

Ненавижу тех, кто принёс войну в мою родную Украину!

Источник – ФБ