; ?>/images/rssicon.png)
История текста в правой колонке такова. Недавно, всего пару сотен лет назад, будучи уверенным, что никакой перевод поэзии вообще невозможен, а любой и каждый так называемый перевод есть всего лишь сочинение на некую заданную тему, взял я в руки оригинальный текст «Гамлета» и англо-русский словарь. Валялся, помню, в это время с температурой, что частично меня и оправдывает.
Надо отметить, что тогда все мое знакомство с английским языком ограничивалось непоколебимой уверенностью в том, что он существует. И ни в коем случае не простиралось за эти пределы. Считай я, что перевод поэзии возможен, сей прискорбный факт, безусловно, отвратил бы меня от идеи листать словарь. Но поскольку задачу я видел всего лишь в том, чтобы написать сочинение на заданную тему, то и погрузился в словарь с головой — надо же хоть тему понять…
Сделал «кальку». Уже задача не детская — попробуйте сами, только со словарем языка, который вы НЕ знаете. Получил общее представление о теме. И написал. Нет, вовсе не то, что можно прочесть ниже, а что-то другое. Только так случилось, что тот текст по ряду причин канул в Лету (речонка такая, если вы не в курсе). А мне нынче придумалось его вспомнить.
Ну, что… Легко классику говорить, что рукописи не горят, а вот: пару сотен лет назад у нас были большие проблемы даже с компьютерами, не говоря уже об Интернете. Короче, что-то вспомнилось, большая часть пропала втуне. Так что, считайте, сочинение писал сначала. Понятное дело, уже несколько иначе. И опыт сказался, и пару английских слов к этому моменту выучил (только не думайте, что это облегчило задачу!)…
В общем, судите, теперь солилоквий ваш. Только не забывайте: это все то же сочинение на заданную тему, хоть я и ставлю метку «Переводы».
| William Shakespeare — To be, or not to be (from Hamlet 3/1) To be, or not to be: that is the question: Whether ’tis nobler in the mind to suffer The slings and arrows of outrageous fortune, Or to take arms against a sea of troubles, And by opposing end them? To die: to sleep; No more; and by a sleep to say we end The heart-ache and the thousand natural shocks That flesh is heir to, ’tis a consummation Devoutly to be wish’d. To die, to sleep; To sleep: perchance to dream: ay, there’s the rub; For in that sleep of death what dreams may come When we have shuffled off this mortal coil, Must give us pause: there’s the respect That makes calamity of so long life; For who would bear the whips and scorns of time, The oppressor’s wrong, the proud man’s contumely, The pangs of despised love, the law’s delay, The insolence of office and the spurns That patient merit of the unworthy takes, When he himself might his quietus make With a bare bodkin? who would fardels bear, To grunt and sweat under a weary life, But that the dread of something after death, The undiscover’d country from whose bourn No traveller returns, puzzles the will And makes us rather bear those ills we have Than fly to others that we know not of? Thus conscience does make cowards of us all; And thus the native hue of resolution Is sicklied o’er with the pale cast of thought, And enterprises of great pith and moment With this regard their currents turn awry, And lose the name of action. — Soft you now! The fair Ophelia! Nymph, in thy orisons Be all my sins remember’d. | Вопрос вопросов: быть или не быть. На волю рока сдаться без борьбы, иль бросить вызов ярости судьбы и разом все превратности забыть, на пустошь ту ступив в конце тропы… Еще, быть может, даже видеть сны. А смерть — не сон? И разве не венец сердечных мук и плоти истязаний? Так, может, наша цель — конец желаний? И в ней — ответ (на все вопросы бытия), что проливает беспощадный свет на суть вещей, и — что в них значу я?.. Иначе, правда, — кто бы стал сносить всю подлость травли или боль изгнанья, власть дурака, отвергнутую страсть, возмездье медлящее, или власть подонков править мирозданьем? И кто бы бился в поисках ответа как одолеть их всех поодиночке, когда одним движением стилета на этом всём поставить можно точку? …Допустим, что в посмертном этом сне забудусь, и земное всё отрину, но что там ждет — в неведомой стране, откуда нет возврата пилигриму? Не потому ли эту жажду перемен столь мало кто на свете утоляет, а долгих лет несчастий наших плен — не эта ли неизвестность удлиняет и волю понуждает ниц склониться пред злом знакомым, нежели стремиться к нездешнему? …Так губит цвет естественных стремлений плод трезвого ума — трусливой мысли страх, так замыслы с размахом и значением — одно сомненье — обращает в прах… …Офелия! О, прелесть, помяни мои грехи в молитве непорочной… |
Поклон тебе, Lady-memory.exe, и моя признательность ЗА ВСЁ, сказанное здесь и сделанное во время оно — как для этого листочка, так и для меня.
Что касается фактического замечания («И у Пастернака, и у Гнедича, и у Лозинского, и у Набокова присутствует в них слово “НИМФА”. Никто из них не захотел обойти английскую “Nymph”. Все поддались “соблазну” использовать одинаковый звуковой и смысловой абрис слова. Как видишь,-за тобой несомненное новаторство»), то скажу, что у меня в переводе нимфа тоже присутствует. Просто я понял Шекспира так, что он искал краткое смысловое, соответствующей размерности, выражение для непорочности. Вот вся эта мистика с единорогами, с непорочными девами, с тем, что из уст непорочной девы молитва скорее дойдет по назначению, — все это, думаю, и вложил Шекспир в свою «нимфу». Да и Гамлету молитва из ЭТИХ уст была принципиальна по той же причине.
Так, ли иначе ли, но это — мое прочтение. И я-то не был связан необходимостью иносказаний — в мой размер и ритм «непорочность» в чистом виде легла, как там и была :).
Еще раз спасибо.
Господин админ ! Mister Menestrel !
Я не только видела и читала утерянный текст, канувший в Лету. Он хранился у меня с посвящением с 1974 (75?) года.
Жизнь его протекала в памятных обстоятельствах. В году так 77, том Шекспира из БВЛ был подвергнут вивисекции. Вся «середина» тотально вырезана, а в оставшихся корочках-обложке хранились альманахи «Хроники текущих событий», начало «Гулага», аксёновский «Крым», массив стихов Бродского, словом, всё, что выходило с клавиш «Эрики». Содержание периодически менялось и пополнялось. Полноформатные же, Гутенберговские из «Ардиса» и прочих «там издательств», хранились отдельно,….в зимних запасах овощей. Так вот, когда томик Шекспира был ещё в первозданном состоянии,- (по прямой отсылке) в него был помещён лист с вашим отпечатанным переводом. Неисповедимы и невосстановимы пути, по которым этот тоненький листочек также остался «под корочками» Вильяма нашего Шекспира.
В 82 г. препарированный том был конфискован доблестными, опять же нашими…Должны понять,-судьба листика с «to be, or not to be» не было моей основной печалью.
Но, как впоследствии оказалось,—(так горят ли рукописи?), лист этот выжил, как и на каком этапе он был перемещён в иное место, память не сохранила. Но она находит его с другими раритетами, Вам принадлежащими, у меня в секретере, уже в перестроечную эпоху, где он благополучно доожил до августа 91г.
А вот дальше –мистика. Переводу была предназначена судьба перелететь через океан и зажить в новых исторических условиях. Все остальные Ваши раритеты добрались, а он канул в Лету, совершенно таинственным путём.
И вспомнить мне о нём пришлось в связи с иными памятными обстоятельствами. Где-то в 94 (95)г., находясь в компании с двумя великими женщинами -Еленой Георгиевной Боннэр и моей незабвенной подругой Натальей Викторовной Гессе, речь зашла о переводе солилоквия.
Е.Г. аргументированно стояла за перевод Лозинского, Н.В. страстно отстаивала своего поэтического Бога—Бориса Леонидовича. Не приходится говорить, что прибегнуть к помощи текстов им не пришлось: всё звучало наизусть. И даже Ваша покорная слуга вставила свои “пять копеек”, поскольку в действительности, ценила и любила перевод П. Гнедича, не менее академический. И тут, я не смогла удержаться и рассказала дамам о переводе моего близкого друга, безнадёжно утерянного-(и товарища, поскольку инетовские времена в полном объёме ещё не наступили, и листика машинописного формата.) Но вероятно, под влиянием прозвучавших бессмертных переводов, что-то произошло с “памятью состояния”: я вдруг вспомнила Ваши отдельные строки и особенно отчётливо последние две.
И вот сейчас, читая Ваш заново сделанный гамлетовский перевод, я поняла, почему заключительные строки не могли забыться. И у Пастернака, и у Гнедича, и у Лозинского, и у Набокова присутствует в них слово “НИМФА”. Никто из них не захотел обойти английскую “Nymph”. Все поддались “соблазну” использовать одинаковый звуковой и смысловой абрис слова.
Как видишь,-за тобой несомненное новаторство.
Мне кажется, сегодняшний вариант перевода очень близок к тому, почти 40-летней давности. Он не может быть словесной калькой, но ведь твоё ПРОЧТЕНИЕ , в смысле понимания и чувствования Гамлета, не изменились? Отсюда и сходство. ..Или?
К слову о твоём переводе Leonard Cohen- “Dance me to the End оf Love” Вероятно, нет необходимости оговаривать, что проводить параллели между шекспировским солилоквием и даже очень достойным современным лирическим текстом, переложенным на музыку, было бы достаточно странно. Но я не могу о нём не вспомнить, потому, что считаю его твоей большой удачей.. Я знала о двух русских переводах этой песни.. Меня они активно не устраивали по сравнению с оригинальным английским текстом. Леонарда. Дело в том, что скорее всего, я посылала тебе трагическую “предисторию”, навеявшую автору слова и музыку.
И вот в твоём переводе, очень удачном на мой взгляд,- эту предоснову, эта трагическую тоску я чувствую на уровне “мурашек”. В заключение длинного комментирования, (sorry!), больше похожего на открытое письмо, с удовольствием разделю с тобой радость от 77 сонета Шекспира, переведённого С. Маршаком. И ВНОВЬ перечитать его меня несомненно подвиг твой перевод, что само по себе ценно. Спасибо! Appreciate!
LXXVII
Thy glass will show thee how thy beauties wear,
Thy dial how thy precious minutes waste;
The vacant leaves thy mind’s imprint will bear,
And of this book, this learning mayst thou taste.
The wrinkles which thy glass will truly show
Of mouthed graves will give thee memory;
Thou by thy dial’s shady stealth mayst know
Time’s thievish progress to eternity.
Look what thy memory cannot contain,
Commit to these waste blanks, and thou shalt find
Those children nursed, deliver’d from thy brain,
To take a new acquaintance of thy mind.
These offices, so oft as thou wilt look,
Shall profit thee and much enrich thy book.
77
Седины ваши зеркало покажет,
Часы — потерю золотых минут.
На белую страницу строчка ляжет —
И вашу мысль увидят и прочтут.
По черточкам морщин в стекле правдивом
Мы все ведем своим утратам счет.
А в шорохе часов неторопливом
Украдкой время к вечности течет.
Запечатлейте беглыми словами
Все, что не в силах память удержать.
Своих детей, давно забытых вами,
Когда-нибудь вы встретите опять.
Как часто эти найденные строки
Для нас таят бесценные уроки.